Оккупированная Смоленщина: практики выживания местных жителей (по документам Государственного архива новейшей истории Смоленской области)

Великая Отечественная война – глобальное событие, которое изучалось исследователями в течение всех послевоенных десятилетий. Но не все ее аспекты получили полное освещение. Повседневная жизнь гражданского населения на оккупированной территории, стратегии выживания, взаимодействие с представителями оккупационной власти, сотрудничество и сопротивление, репрессии в отношении мирных жителей – эта тематика стала предметом исследования недавно.

В Государственном архиве новейшей истории Смоленской области в фонде Западного штаба партизанского движения сохранились воспоминания смолян, переживших оккупацию. Это мужчины и женщины, коммунисты, комсомольцы и беспартийные. До начала войны они работали в колхозах, на МТС, занимали ответственные должности в райкомах ВКП(б), правоохранительных органах. В период оккупации многие из них, преимущественно мужчины, состояли в партизанских отрядах, женщины становились разведчицами, выполняли вспомогательную работу по обеспечению партизан продуктами, вещами, предоставляли свои дома для важных партизанских встреч и собраний. Большинство воспоминаний записано в 1946-1948 гг. сотрудниками архива Смоленского обкома ВКП(б).

С началом оккупации жители Смоленской области оказались в сложных материальных условиях. Необходимо было снабжать продуктами себя и свои семьи, так как до оккупации в районах проводился сбор продуктов питания и теплых вещей для Красной Армии, а с приходом немцев им тоже потребовалось обеспечить материальный достаток.

В воспоминаниях комиссара 5-й Ворговской партизанской бригады Н.С. Шараева имеется характеристика материального положения жителей Ершичского, Рославльского и Шумячского районов. По его наблюдениям, до конца 1941 г. население было неплохо обеспечено продовольствием. Осенью колхозное зерно крестьяне собрали и разделили между домохозяйствами, колхозный скот, не эвакуированный в тыл, тоже распределили между крестьянскими семьями[1].

Со стороны нацистов сначала не наблюдалось чрезмерных притеснений. Во-первых, передовые части шли на Москву, в их задачи не входило выстраивание отношений с местными жителями[2]. Во-вторых, в первое время немцы пытались демонстрировать лояльное отношение к крестьянству, стремясь склонить его симпатии на свою сторону. Пострадавшими в начале оккупации оказались семьи, чье хозяйство было разорено в ходе боев, или у кого родственники были заподозрены в поддержке партизан, в связях с районными партийными и советскими руководителями.

Разгром немецких войск под Москвой кардинально изменил ситуацию. В конце 1941 – начале 1942 гг. политика немцев в отношении местного населения стала более жесткой. Численность немецких солдат в области значительно увеличилась. Им всем требовалось размещение, обеспечение продуктами питания, теплыми вещами.

Крестьянские семьи, в основном женщин и детей, выселяли из домов и квартир, выбранных нацистами для постоя. Выселенные на улицу люди искали приют у родственников, соседей или выкапывали землянки[3]. Продовольственные запасы: зерно, мясо, сало, которые раньше хранили в амбарах, теперь закапывали в землю. В земле прятали и одежду.

Наряду с непосредственным изъятием продовольствия и имущества у населения, вводилась разветвленная система налогообложения. В разных районах и населенных пунктах области она состояла из различных видов работ, услуг, имущества, подлежавших налогообложению. «Один за другим начали появляться налоги… Налоги буквально на все, на что только мог упасть взор… Все население очутилось под угрозой разорения», – считал комиссар 5-й Ворговской партизанской бригады Н.С. Шараев[4].

Система организации хозяйства, внедряемая оккупационной властью, также преследовала цели получения максимально возможного количества денег, продуктов и других товаров для содержания армейских частей, полиции, старост и бургомистров[5].

Партизанские комиссары И.К. Антошин и Н.С. Шараев, описывая процесс уборки урожая при немцах, подчеркивали, что советовали крестьянам собранный за день урожай немедленно обмолачивать и прятать. Это увеличивало шансы местных жителей сохранить для себя хоть часть зерна[6].

На территории Знаменского района, который с конца января до мая 1942 г. был освобожден от нацистов, население готовилось к весеннему севу: «Думали сеять все: яровые хотели собирать у колхозников, картофель и овощи были у каждого домохозяина»[7]. Но семена и корнеплоды успели посеять только на приусадебных участках, засеять колхозные поля не смогли – не хватало тягловой силы, а затем началась повторная оккупация.

На протяжении четырех месяцев на временно освобожденной территории велась работа по уборке трупов в санитарных целях. Боролись с эпидемиями, в основном, с распространением тифа: «Топили бани, жарили белье в печках, выделили ряд хат, обтянули стены парашютами[8], простыни поделали тоже из парашютов. Расположили там больных, т. е. изолировали их, и санитары ухаживали за больными», – сообщал колхозник В.М. Столбовой[9]. Оказывалась помощь сиротам и беженцам, поселившимся на территории района. Их расселяли в дома к малосемейным или более обеспеченным крестьянам.

Уровень материального благосостояния, который в 1941 г. оценивался авторами воспоминаний как неплохой, начал снижаться уже с начала 1942 г. Изъятие продуктов, скота, вещей и другого имущества нацистами, отсутствие достаточного количества рабочей силы и тяглового скота для проведения посевных работ становились причинами резкого обеднения крестьянских хозяйств. В 1943 г. ситуация еще больше усугубилась, особенно для хозяйств, в которых было много нетрудоспособных членов семей – детей и стариков[10].

Поиск дополнительных источников пропитания был строго регламентирован нацистами. Например, сбор ягод и грибов в лесах вблизи линии фронта был запрещен. На небольшом удалении от линии фронта женщинам и детям разрешалось ходить в лес, но только группами, а не в одиночку, чтобы исключить возможность контактов с партизанами[11].

По мере того как в конце 1941 г. немцы занимали одну деревню за другой, новая администрация назначала старост и поручала составлять им подробные списки всех жителей. В списки включалась информация о том, с какого времени человек проживает в населенном пункте, и если он не уроженец здешних мест, то откуда прибыл. На недавно поселившегося в населенном пункте человека заполнялась графа, в которой указывалось, что он является «чужим». Тем самым выявлялись красноармейцы-окруженцы, селившиеся в крестьянских семьях под видом родственников, и партизаны-разведчики, перемещавшиеся между разными деревнями и районами.

Старосты, назначенные на эти должности против своей воли и лояльно относившиеся к партизанам, предупреждали о составлении списков и давали возможность покинуть деревни лицам, которым грозила опасность[12].

Насилие в отношении местных жителей, изъятие имущества, принудительные работы – не единственные методы, которыми оккупационные власти пытались установить контроль над населением и обеспечить его повиновение и лояльность. Использовались и другие методы с целью привлечения симпатий крестьян и демонстрации намерений по организации их повседневной невоенной жизни.

Нацисты показывали себя сторонниками восстановления церковной жизни: разрешали проводить религиозные службы и обряды. Порой это имело принудительный характер. В Знаменском районе немцы использовали передвижную церковь, которую возили по деревням и собирали население на церковные службы в обязательном порядке. Командир Знаменского партизанского отряда «Смерть фашизму» П.К. Шматков стал свидетелем такого церковного действа: «…часов в 12 приехала походная церковь, зазвонили в колокола. Выглянул тихонько в щелку сарая и вижу: подошла большая машина типа «студебеккер», на которой сделан балдахин из черного материала и там церковь в миниатюрном виде. Остановилась машина, и начался звон. Немцы сзывают население на молебен. После молебна хозяин (сарая, в котором прятался П.К. Шматков – прим. авт.) мне сообщил, что привозили церковь и заставляли поднимать руки тех, кто за немцев. Боясь расправы немцев, все подняли руки. Молебен служил какой-то немец, который на ломаном русском языке сказал проповедь, и церковь двинулась дальше»[13].

Такое действо вряд ли можно считать искренним намерением обеспечить доступ местных жителей к участию в религиозных службах. Походная церковь служила идеологическим целям насаждения среди них покорности новой власти.

Важным мероприятием по привлечению симпатий местного населения и пропаганде нацистской идеологии среди подростков стало открытие школ. В Касплянском районе, по воспоминаниям партизанского командира Г.П. Волкова, волостные старшины проводили работу по выявлению учителей, оставшихся в районе после его оккупации. Их по одному вызывали в волость для беседы и интересовались, пойдут ли они работать в школу. Г.П. Волков утверждает, что многие учителя скрывали свою профессию, но были и те, кто соглашался сотрудничать. По его мнению, около четверти педагогов от общего количества проживавших в районе до оккупации преподавали в открытых немцами школах.

Для учебы детям не хватало тетрадей, карандашей, не было учебников. Письменные принадлежности с помощью тех же учителей собирали по крестьянским семьям. На уроках использовали старые советские учебники, в которых предварительно вырывали страницы с портретами руководителей государства – И.В, Сталина, В.М. Молотова[14]. После освобождения Касплянского района многие учителя, преподававшие у немцев, продолжали работать в школах.

Повседневная жизнь сельского населения Смоленской области в годы нацистской оккупации, представленная в воспоминаниях очевидцев, показывает невероятный масштаб трагедии, с которой столкнулись люди. Эвакуация, судьба военнопленных, материальные и бытовые условия существования, практики выживания, драматические обстоятельства личного выбора, как избежать сотрудничества с врагом, – это лишь небольшая часть тем, которые можно рассматривать на основе документов. Воспоминания людей, переживших оккупацию, не являлись предметом изучения исследователей. Сегодня ситуация меняется, и архивные документы открывают много неизвестных страниц о жизни мирных граждан в трудное оккупационное время.